Очень сжато (видимо, со слов Мария Максима) Лампридий (SHA, vita Commodi, 6—7) говорит о действиях Клеандра, особенно подчеркивая обиды, нанесенные им сенаторскому сословию. По его наущению в состав сената включались даже вольноотпущенники, наместничество в провинциях он продавал за деньги, многих знатных лиц довел до казни и т.д. Конец Клеандра описан очень кратко: когда вследствие козней Клеандра был казнен по ложному доносу Аррий Антонин, Коммод, будучи не в состоянии выносить ненависть неистовствовавшего народа, отдал Клеандра на растерзание черни.
При всей близости трех рассказов и в больших линиях, и в общей настроенности рассказ Геродиана обнаруживает некоторые отклонения от двух других. Ему чужды точные указания времени и места, имеющиеся у Диона. Ему не нужен Папирий Дионис, махинации которого имели целью еще больше очернить Клеандра в глазах народа: Геродиан, как и народная масса, и без усилий Папирия Диониса верит в виновность Клеандра; для них важны были факты, ложившиеся черным пятном на память поверженного любимца императора. Одна деталь особенно обращает на себя внимание. Из состояния неведения Коммода выводит женщина, но у Геродиана это — сестра императора, а у Диона — наложница Марция. Скорее всего, близкий к высоким сферам Дион сообщает истину, а Геродиан передает распространенные в народе слухи, расцвечивая сцену всеми доступными ему риторическими украшениями. Народная молва могла предоставить большую роль в гибели Клеандра именно Фадилле, вдове погубленного некогда Клеандром Бирра (Бурра) [31] .
В качестве третьего примера можно заняться рассказами о смерти Коммода. В изображении Геродиана, наскучив мольбами Марции, Лэта и Эклекта не ронять своего достоинства переселением накануне Нового года (193 г.) в гладиаторскую казарму с тем, чтобы оттуда совершить свой новогодний выход в виде гладиатора (I, 16,4—5), Коммод пишет на табличках из липы приказ умертвить этих трех лиц и вместе с ними многих {171} других. Приказ он оставляет на своей постели (хотя, надо сказать, один из обреченных — кубикулярий Эклект — имел по своей должности доступ в императорскую спальню). Таблички находит маленький мальчик, любимец императора Филокоммод, и, играя, уносит с собой. Встретившая и принявшаяся ласкать его Марция отнимает таблички, боясь, как бы он не унес что-нибудь нужное. Ознакомившись с содержанием написанного и придя в ужас, она посылает за Эклектом. Последний по прочтении пересылает их Лэту. Принимается решение немедленно действовать — добавить яду в первый бокал вина, который обычно замешивала для Коммода Марция. Отравление не удалось из-за рвоты, которая была результатом либо извержения пищи, уже ранее переполнившей желудок, либо действия противоядия, «какое обычно принимают государи перед всякой едой». Опасаясь, как бы Коммод после удаления яда из его организма не протрезвел и не погубил их, заговорщики впускают к нему некоего Нарцисса, крепкого и цветущего молодого человека, который, получив от них щедрые обещания, задушил Коммода (I, 17,1—11). Так представляет дело Геродиан со свойственным ему мастерством рассказчика.
Дион (в передаче Ксифилина) гораздо суше и короче. Накануне Нового года Коммод задумал убить обоих намеченных консулов — Эриция Клара и Соссия Фалькона, чтобы объявить себя единственным консулом и выступить в этом качестве в новом году в виде гладиатора из гладиаторской казармы. Не только недостойное поведение императора, но и его постоянные угрозы заставили Лэта и Эклекта составить заговор, в который они вовлекли и Марцию. Марция подает Коммоду отравленную говядину. Отравление не удается из-за рвоты. Заподозрив недоброе, Коммод принимается угрожать. Тогда заговорщики посылают за гимнастом Нарциссом, который и задушил Коммода в то время, когда тот мылся (LXXII, 22).
Очень краткое, всего в несколько строк, лишенное подробностей сообщение Лампридия (vita Commodi, 17,1—2) сводится к тому, что расточительство и вообще поведение Коммода побудили Лэта и Марцию составить заговор с целью умертвить императора. Сначала ему дали яду, а когда он не подействовал, позвали атлета, с которым Коммод обычно упражнялся; по приказу участников заговора атлет задушил императора.
Как ни кратко сообщение Лампридия, в нем можно заметить то общее с рассказом Диона, что Марция у обоих авторов хотя и является участницей заговора, но не выдвинута на пер-{172}вый план, как это имеет место у Геродиана. Яд в вине у Геродиана, в говядине у Диона может быть отнесен за счет слухов, ходивших в более близкой и более далекой от двора среде. Мы не будем удивляться тому, что Геродиан выбрал (если только ему действительно пришлось выбирать) более эффектный вариант — с замешиванием вина.
Гораздо интереснее, однако, другое. Отсутствующий в этом месте у Диона рассказ о приказе на табличках и случайном обнаружении его заинтересованными лицами имеется у Диона, как оказывается, в истории Домициана. Перечислив участников заговора против этого императора, историк называет среди них ненавидевшую мужа и опасавшуюся за свою жизнь императрицу Домицию. Дальнейшее снабжено ссылкой «Я слышал и то…». Домициан записал на двойной липовой дощечке имена тех, кого он намеревался предать смерти, и положил дощечку под подушку у себя на постели. Маленький ребенок во время его сна взял, ничего не подозревая, этот приказ. Встретившая его Домиция отняла записку, прочла ее и показала другим, что и повело к ускорению действий заговорщиков (LXII, 15).
Сходство рассказов Геродиана и Диона, несмотря на незначительные разногласия, разительное. Не будем следовать за теми, кто хочет видеть здесь некоторый подлог Ксифилина, перенесшего будто бы рассказанный Дионом эпизод из одной эпохи в другую (от Коммода к Домициану). Перед нами, несомненно, два варианта одного и того же рассказа, приуроченные к жизнеописаниям двух разных императоров, отделенных друг от друга почти столетним промежутком времени. Как бы невысоко мы ни расценивали историческую достоверность труда Геродиана, сколько бы мы не уличали его в неточностях, неполноте, непонимании, отдельных ошибках, стремлении бить на эффект, это не даст нам права говорить о грубой фальсификации и сознательной перетасовке событий. Историю с ребенком Филокоммодом Геродиан узнал из устного рассказа, так же как узнал свою историю о безымянном ребенке Дион. В год смерти Коммода Диону могло быть немного более 30 лет [32] . Он мог до этого, или в это время, или даже позднее услышать такой рассказ об императоре Домициане. Одновременно с этим могла бытовать известная нам из Геродиана версия о Коммоде, сконструированная по аналогии с рассказом о Домициане. Аналогичная ситуация могла возродить старое предание, притянуть его к новому событию и спо-{173} [*]
данием Геродиан, естественно, должен был ухватиться за занимательный рассказ [33] .
Благодарной темой для историко-филологического истолкования сообщений Геродиана было бы сравнение их с сообщениями Кассия Диона и SHA. Очень полезны существующие работы, где производится сравнительный анализ таких сообщений с точки зрения их достоверности. Однако не менее полезными и продуктивными были бы сравнения под другим углом зрения: выяснение генезиса рассказов на фоне интересов создавших их слоев общества, отношения их к действующим лицам рассказов, наконец, и личных позиций авторов. В результате может получиться материал для общей оценки Геродиана как исторического источника [34] . {174}
А. И. Доватур
Важнейшие издания Геродиана
Herodiani Historiarum libri VIII ex recensione Fr. Aug. Wolfii, Halis, 1792 (в настоящее время текст Вольфа не считается авторитетным, но предисловие не утратило своего значения; о старых, довольфовских изданиях см. Praefatio, стр. LX слл. — «Kleine Schriften», I, стр.443 сл.; editio princeps Геродиана дал Альдо в Венеции в 1503 г.).